Осенняя память: Узелки и Крупинки

ДОРОГА  В  ДЕТСТВО  ДЛИННОЙ  В 70 ЛЕТ

 

Вот и встретились, годы спустя, нетленный мир  босоного детства! Незабвенного прошлого, осенившего своим деревенским голодным счастьем мое грешное появление  в мир яркого божьего СВЕТА, дающего особый смысл всякому грешному бытию. Здравствуй край дорогой и  незабываемый, приветствую вас, улетевши дни и денечки…

Иду через поле, которым полвека назад, даже чуть более, хаживал ежедневно утром и вечером в совхозную среднюю школу. Ощущение неожиданное. Давит в груди – очень давит. Сжимает сердце, кровь готова порвать вены. Что-то колышется маревом впереди, шевелится  зыбкими миражами. Прошлое, которое не вернуть? Жизнь, умчавшаяся в небытие? Оживающие радости и огорчения?…

Сквозь кусты и тощих березок, еще не набравших весенней зеленой удали, мелькает вечернее солнце – странно, и солнце кажется  вовсе иным, словно из того же прошлого,  бьет резко в глаза, рождая тоску и захлеб. Ну что ему надо, чего оно добивается, врываясь в душу и мешая ровно дышать…

Впрочем, так и должно, разве сам я заранее не знал, какой она будет – встреча с отчим краем, так и должна стучать в груди вновь обретенная родина, тяжесть которой уж ложится стоном на сердце.

 

СПОР С САМИМ СОБОЙ.

Мои юношеские следы не помнят здесь не только степные дороги, обновленные на много рядом, но и перелески, околочки, выросшие  в мое отсутствие, не однажды умеревшие и вновь возродившиеся, торжествующие бесконечным возрождением, в отличие от самого гегемона и преобразователя земли. Все неузнаваемо новое, включая  народившихся люди. Но входит в сердце   ошалевшим стозвучным  эхом, вгоняет в транс и прострацию полузабытыми миражами. Здравствуй Отечество! Здравствуй просторы дедов, приехавших переселенцами два века назад, родивших в этих Кулундинских степях отца моего и мать, которых также давно уже нет. Приветствую, родимый Алтай, из глубин своей состарившейся памяти. Что встречу, испытав сердечную грусть и неизбывную тоску взбурлившейся крови, чем  воспряну на склоне собственных лет, немало помыкавшись по белу свету? Признаешь ли, отеческий край – малая родина, которому я задолжал и уже не  расплачусь?

      Тучки высоко-oo! Высоко идут степные тучки, похожие на  вороха овечьей шерсти. Как прежде лохматые, рваные, медленно набегают и неспешно скатываются за горизонт, изменив несколько раз  свое невесомое серое скопище.

Стоп! Здесь было большое село. Кажется – Богатское. Или Старобогатское

Было и сплыло!

Жаль деревеньки!

А дьявол его забери – деревни жалеть. Старческая ностальгия или что-то из бабкиных рассказов о собственном казачьем наделе, их дружной жатве и молотьбе в ручную…

Да нет, память – штука коварная, компромиссов не принимает и забвению не подлежит. Первый роман я написал в расцвете сил, и в те далекие времена «Кубанских казаков» о такой вот расхристанной и умирающей деревеньке, а мне в ответ –  нашелся квасной патриот, слезы льет по убожеством, когда партия и правительство… плачет в жилетку.

Да, партия и правительство дело свое знали, по сей день больно. А еще больней, когда видишь новые безмерные утраты во много раз опасней прошлого.

В городе можно? Можно, не спорю, всю жизнь, по сути, прожил в городе, топтал  асфальт, а помнил проселки…

Так, Богатского нет, дальше должна  быть Полтавка… которой тоже нет. И еще исчезли с просторов Великой Степи лишь в моей невеликой округе деревенек пятнадцать и дюжина исчезнет в ближайшие годы..

Затянувшееся укрупнение периода развитого социализма или у нового собственника, скупившего землю и элеваторами, до деревенек нет дела. На кой хрен ему какие-то косорыловки…

У собственника или хозяина?

Что захотел – хозяина ему подавай! Где найдешь дурака? Это до 17-го были хозяева, за каждую пядь держались, получали, что могли наработать, вырастить и намолотить,  были насельниками. Нынче – собственность… на какое-то время. Владеет один, сумевший ловко объехать всех на козе и прихватить, что смог, имея руководящую должность и шальные деньги,  а другие снова… Ну, о деле и сути его понятней понятного бородатый немец   давно растолковал  самым убогим. Особенно внятно о  прибавочной стоимости,  из чего складывается и как воздействует на умы  хозяина и работника.

Значит, в это разок  – на века, больше крутым переменам и социальным потрясениям не бывать на Руси?

Не знаю, не знаю, трудно сказать, Россия – деваха шалая, до времени умеет ходить и под седлом и в узде, да уж не навечно – голову готов  положить на плаху;  не выдержит русский мужик, не снесет смерть деревенек. Русский дух, он…

 Дух! Мужик! Да нет давно ни того, ни другого, все рванули в город и назад уже не вернутся.

Поживем, увидим, у нас хозяин не тот , кто сеет, пашет, молотит… Такие у нас разоряются и добровольно накладывают  на себя руки, выживаю все те же кровососы, которые покруче прежних – те хоть деревни обустраивали за общественный счет, церкви, школы строили…

Российский  работник во все далекие и совсем недалекие, буквально, вчерашние времена  жил как на вулкане. Рванет или нет? Выбросит катапультой в  колымскую неизвестность волной новых стихий и спонтанных преобразований или удастся выжить? Его пороли розгами, на четверть века забривали на государеву службу, устилая Европу крепкими мужицкими костями, ссылали  на каторгу… Революция оказалась желанной, наполнив страну кровавым половодьем. Издевательством одной половины населения над  остальной, где все смешалось и перемешалось, остекленело горячей надеждой…

Почему во благо и всеобщее счастье не получилось у лениных-сталиных? Ответ на поверхности. Не став народной,  власть, возглавляемая  в общей социалистической казарме   сладкоголосыми  старичками-партбоссами,  превратилась в  жестокую деспотию. Мужики вновь стали рабами и заботы их житейские о доме, семье, завтрашнем дне как-то перестали волновать  очерствевшую власть, занявшуюся пустопорожней болтовней и еще более усиленным «впариванием» идей, равных богоискательству, а не добычей куска хлеба.

Впрочем, в России не было никогда по-другому и не вижу оснований надеяться, что случится. Не случится, не нужно строить иллюзий, в чем мы так же давно преуспели. Не может. Менталитет наш не тот, чтобы жить хотя как-то по совести и по заповедям.. Вспомните НЭП и сравните с нынешним поведением одуревших хапуг. Ведь делают все, чтобы снова быть вздетыми на мужицкие вилы. Не чувствуют, вконец от жадности  отупели? 

Нет божьего страха.  Внутреннее содержание не становится  нормальным человеческим пониманием  своего земного предназначении  и божьей совестливости. А вы, люди добрые – СТАЛИН, ЛАГЕРЯ, КОММУНЯКИ!  Но тащите, грабите, завладеваете созданное вовсе не вами, позабыв, что и у это, вроде бы, ничейного, хощян и был и найдется. Так что же тогда? А сами-то что  сделали  для справедливого наведения порядка и  необходимой изоляции вора, бандита, просто хапуги  от неповинного  общества, вопиющего о справедливости?

Впрочем, у каждой эпохи свои идеи, кумиры и  палачи…

 

   Надеюсь продолжить  свои безрадостные ощущения о поездке в родные пенаты

 До встрече, примерно через недельку.

===================

НЕДОСКАЗАННОЕ

 

Самое непостоянное в разуме  его чувства и ощущения и  давать  им волю…

*  *  *

Холодны дни холодного времени…

*  *  *

Больная эпоха?

А было ли что-то иное у человечества?

 *  *  *

Свобода – самое  запутанное  из понятий абстрактного. Она вмещает в себя и великое и низменное. Это фэнтэзи РАЗУМА. Его глупость и невежество, не желающего смириться со своей умственной обреченностью, раз и навсегда согласиться, что ничего более несовместимого с человеческим бытием не может быть. Свобода для личностного ощущения  – состояние души, желающей некого эфирного взлета и не способной в конце концов оторваться от грешной земли, изменить  личным пристрастиям в мелочах и привычках;  политику – лукавство, скрытая игра, возможность поупражняться в крикливой схоластике… Как элемент государственного управления массами – безграничная авторитарная власть одного в допустимых уступках остальным…

*  *  *

Мудрость – состояние утомленного ума, отстранившегося от повседневности

*  *  *